Введение

§ 1. Понятие о Догматическом Богословии

Общее понятие ο науке «Догматическое Богословие» содержится в самом ее наименовании. Называется она «богословием». Слово богословие — θεολογία (из Θεός — Бог и λόγος — слово, слово ο Боге), заимствованное христианскими писателями от древних греков, употребляется в настоящее время в очень широком значении. Под именем «богословия» ныне разумеется целая совокупность наук, имеющих своим предметом Бога, как Он открыл Себя в христианской религии, и божественное домостроительство в обширнейшем смысле, иначе — все то, что имеет прямое и непосредственное отношение или к Богу или к людям в их отношении к Богу. Предметы частных богословских наук теперь обозначаются теми прилагательными (или эпитетами), которые присоединяются к слову «богословие», или другими специальными названиями. Предмет Догматического Богословия указывается в прилагательном «догматическое», показывающим, что в этой богословской науке излагаются и уясняются догматы христианские, почему и сама она часто называется просто «Догматикой». В самом наименовании «Догматическое Богословие», таким образом, дается такое понятие ο нем: Догматическое Богословие есть наука, имеющая своим предметом систематическое изложение всей совокупности христианских догматов.

Догматы в различных существующих ныне христианских вероисповеданиях понимаются не одинаково, и каждое из них имеет свои системы Догматики, излагающие содержание этой науки в духе особенностей своего вероисповедания. Поэтому для обозначения вероисповедной точки зрения на предмет этих систем к наименованию их: «Догматическое Богословие», «Догматика», обыкновенно присоединяются соответствующие эпитеты. Православное Догматическое Богословие излагает свой предмет по духу и под руководством православной церкви [1].

 

§ 2. Понятие ο догматах.

Слово догмат — δόγμα — слово греческое. Происходя от глагола δοκείν — думать, полагать, верить, частнее — от прош. его формы δέδογμαι (в 3 л. δέδοκτας — решено, положено, определено), слово δόγμα обозначает собою мысль вполне утвердившуюся в человеческом сознании, ставшую твердым убеждением человека, вообще — бесспорную истину, и потому общеобязательную, a также определившееся, твердое, неизменное решение человеческой воли [2]. Древние писатели, греческие и римские, употребляли это слово для обозначения таких основоположений или правил, относящихся к области философии, нравоучения и к гражданскому законодательству, которые были признаваемы бесспорными и обязательными. Узаконения государственной власти выражаются словом δόγμα и в Св. Писании (напр., у Дан 2, 13; 3, 10; 6, 8 и Деян 17, 7 — царские указы и законы, у Лк 2, 1 — повеление кесаря ο всенародной переписи). Ап. Павел прилагает название догмата и к закону Божию, называя догматами предписания закона Моисеева, имевшие в свое время обязательную силу для каждого иудея [3]. В книге же Деян ап. тем же словом обозначаются уставы (τά δόγματα), сужденныя от апостол и старец, иже во Иерусалиме (16, 4; сн. 15, 22–25), имевшие значение закона для всех членов христианской церкви.

Как хорошо выражающее с формальной стороны свойства христианской истины, как истины бесспорной, непреложной и общеобязательной для христиан, слово δόγμα, в качестве условного термина, у христианских писателей вошло в употребление и для обозначения истин откровенной религии. Первоначально оно прилагалось вообще к христианскому учению, а потом стали выражать (отцы и учители церкви IV–V веков и позднейшие церковные писатели) этим словом не все без различия содержащиеся в откровении истины, но и из богооткровенных только относящиеся к определенному кругу представлений, — к вероучению. В современной богословской науке существенными признаками догматов, отличающими их от всех других христианских истин, равно и от учений нехристианских, признаются, именно, следующие: 1) теологичность догматов веры, 2) богооткровенность, 3) церковность и 4) законообязательность для всех членов церкви.

1. Теологичность. — Этим признаком, усвояемым догматам, указывается область истин, обнимаемых догматами. Из всех христианских истин догматами называются лишь те, которые относятся к существу религии, как внутреннего союза Бога с человеком, и притом союза, восстановленного Господом И. Христом, т. е. истины, которые содержат учение ο триедином Боге и отношении Его к миру и разумно-свободным существам, в особенности к человеку. Все же другие истины, находящиеся в откровении, но не имеющие своим предметом учение ο Боге и отношении Его к миру и разумно-свободным существам, напр., истины нравственные или заповеди, истины обрядовые, канонические, исторические сказания ο церкви Божией ветхозаветной и отчасти новозаветной, пророчества и т. п. — уже не суть догматы веры, хотя вообще и обязательно для христианина их всецелое признание. Такое содержание истин, называемых «догматами веры», показывает и то, почему они суть истины веры, а церковь свое сокращенное изложение догматов веры назвала «символом веры» и начинает его словом «верую».

2. Богооткровенность. — Все догматы христианской религии суть истины богооткровенные, — суть слово Самого Бога к людям. Такое происхождение догматов отличает их от истин и мыслей всякой нехристианской религии и от учений философских. To учение, которое не содержится в откровении (explicite или implicite), не есть и не может быть догматом веры. В откровении догматы даны не в виде лишь нескольких наиболее общих положений, из коих люди мало-помалу обычным логическим путем вывели и остальные частные догматы, а даны сполна и однажды навсегда, в том объеме и смысле, в каком исповедует их церковь. Потому-то у отцов церкви христианские догматы называются «догматами Божиими», «догматами И. Христа», «догматами евангельскими», «догматами апостольскими».

3. Церковность. — Истины веры, называемые догматами, суть истины, признаваемые за таковые вселенскою церковью и в качестве догматов предлагаемые ею ее членам. To же, что не исповедуется церковью, как догмат, не может быть догматом и для частных лиц. Смысл и важность этого признака догматов открывается из следующего. Существенное свойство догмата, как истины богооткровенной, есть ее безусловная истинность и непреложность (Мф 5, 18; 2 Кор 1, 19–20). Предлагаемые сознанию верующих, догматы и в их сознании должны быть убеждениями твердыми. Что же может сообщать должную твердость человеческим убеждениям относительно догматов веры? (Для этого недостаточно одного того, что все до одного христианские догматы заключены в откровении. Частные лица, заимствуя непосредственно из откровения учение, легко могут не понять того или другого изречения ума Божия, или понять превратно, а если бы даже и правильно поняли, то они не могут быть убежденными, что их понимание правильно. В уме христианина могут возникнуть и такие вопросы: где ручательство подлинности и неповрежденности самих источников божественного откровения? Таким образом, для того, чтобы вера христианина была твердою, необходимо для него высшее свидетельство и ручательство подлинности и неповрежденности источников божественного откровения и верности понимания и определения точного смысла тех его мест, в которых содержатся истины нашей веры. Такое высшее руководство мы и имеем в церкви Христовой, которая есть столп и утверждение истины (1 Тим 3, 15). Ее-то голос и сообщает твердость нашим убеждениям относительно догматов. (Следовательно, для того, чтобы вполне убедиться, что известные откровенные истины должно признавать за догматы, и что их надобно понимать так, а не иначе, нам необходимо услышать эти истины и точное определение их из уст Христовой церкви, — разумеется, церкви истинной, православной; без нее далее личных мнений и предположений человек идти не может. Поэтому-то древними пастырями догматы нередко и были называемы «догматами церкви», «словами церкви».

4. Законообязательность для всех членов церкви есть последнее существенное свойство догматов веры. Догматы, как истины веры, определяемые вселенскою церковью при содействии Духа Божия, и преподаваемые ею не от себя, а от имени Св. Духа, во имя Христово, как истины богооткровенные, не могут иметь другого значения, как обязательных правил веры или законов, которые во всей своей совокупности и подлинном их смысле должны быть принимаемы каждым христианином, не желающим отрекаться от Христа и отделяться от основанной Им церкви и чрез то лишаться надежды на спасение. И слово Божие воспрещает малейшее уклонение от чистоты христианского учения и какое-либо изменение его, утверждая тем его обязательность для христиан: аще мы, или ангел с небесе, — говорит ап. Павел, — благовестит вам паче, еже благовестихом вам, анафема дa будет (Гал 1, 8). Сообразно с этим, по свидетельству истории, церковь действительно и поступала, отлучая, в силу дарованной ей Богом власти (Мф 18, 17–18), всех, сознательно и упорно отвергающих или искажающих ее догматы (сн. VI Всел. Собор, 1 пр.).

Рассмотрение существенных свойств догматов приводит к такому понятию ο них: догматы суть богооткровенные истины, содержащие в себе учение ο триипостасном Боге и Его отношении к миру и особенно к человеку, хранимые, определяемые и преподаваемые православною церковью, как непререкаемые, неизменные и обязательные для всех верующих правила веры. Изложение в системе, выяснение, научное обоснование догматов и составляет содержание Догматического Богословия. Понимаемое в смысле науки Догматическое Богословие, таким образом, есть не что иное, как система православного христианского вероучения, иначе — систематическое изложение православно-христианского учения ο триипостасном Боге, Его свойствах и действиях в отношении к миру и, в особенности, к человеку.

 

§ 3. Источники христианского вероучения. Св Писание и Св. Предание.

Источником науки, имеющей своим предметом систематическое изложение и раскрытие догматических истин христианства, должно являться божественное откровение, как оно содержится и объясняется кафолической церковью.

I. Различаются два вида божественного откровения: откровение в общем и широком смысле и откровение в тесном и собственном смысле. Бог открывает Себя во всем Своем творении, особенно в богоподобной душе человека, и в действиях Своего промышления ο мире и человеке. Это откровение иначе называется откровением естественным (revelatio generalis или naturalis), потому что Бог открывает Себя здесь в природе или естестве Своих тварей, и притом естественно, подобно тому, как, напр., художник открывает себя в своем произведении, автор — в своем сочинении и т. п. Но этот вид откровения может служить лишь с большими и существенными ограничениями источником для науки, имеющей предметом изложение православно-христианского вероучения. Ο многих догматах христианских он ничего не может открыть и не открывает, а может разве лишь приводить к сознанию необходимости особенного, высшего, непосредственного откровения Божия, восполняющего немощь человека в его естественных исканиях Божества, и служить «некоторым пособием к познанию Бога из Его откровения» особенного (Катих. Сн. § 13). Такое откровение и дается людям в откровении сверхъестественном, — откровении в собственном и строгом смысле (revelatio specialis или supernaturalis). Оно состоит в том, что Бог, снисходя к немощи человеческого духа, Сам непосредственно открыл Себя людям, независимо от его (человека) собственной познавательной деятельности, открыл сперва через закон и пророков, и потом через Самого воплотившегося Сына Божия и ниспосланного Духа Святаго. Бог, — учит апостол, — многочастне (πολυμερώς — в разные отделения времени) и многообразне (πολυτρόπως — разными способами) древле глаголавый отцем во пророцех, в последок дний сих глагола нам в Сыне (Евр 1, 1–2), Который, явившись на земле во плоти, дал нам свет и разум, да познаем Бога истиннаго (Ин 5, 20). Нам Бог открыл есть Духом Своим! — говорит тот же апостол ο тайне искупления, — Дух бо вся испытует, и глубины Божия (1 Кор 2, 10). Вот это-то откровение Божие и служит в особенности источником христианского богопознания и вместе истин, раскрываемых в Догматическом Богословии. Оно дано нам в Св. Писании, содержится и в Св. Предании, хранительницей и истолковательницей которых, а следовательно, и самого откровения, является церковь.

II. Под именем Св. Писания разумеются «книги, написанные Духом Божиим через освященных от Бога людей, называемых пророками и апостолами» (Катих.). Книги эти, называемые Библиею (βίβλος — книга; множ. τα βιβλία, от един. уменьшительного το βιβλίον — небольшая книга, означает целый ряд или собрание таких небольших книг, которые образуют единую), следовательно, не суть обычные человеческие литературные произведения, равно они не то же, что религиозные памятники нехристианских народов (напр., Коран, Зенд-Авеста, Веды и пр.), но писания святые (γραφαί άγίαι — Рим 1, 2) писания священные ('ιερά γράμματα 2 Тим 3, 15), само слово Божие (Мк 7, 13; сн. Мф 15, 6; Рим 3, 2; 9, 6; 1 Сол 4, 15; Евр 13, 7; Апок 19, 9 и др.). Канон Св. Писания состоит из книг Ветхого Завета, числом двадцати двух по еврейскому счислению (по нашему счислению — 38), и книг Нового Завета, числом двадцати семи [4]. Всем этим книгам (каноническим), как написанным по особому озарению и просвещению от Св. Духа, принадлежит свойство богодухновенности (θεοπνευστία, inspriratio) [5].

Богодухновенность книг Моисеевых — законоположительных — открывается уже из того, что, по свидетельству Библии, Сам Бог изрек первоначально десять заповедей (Исх 20 гл.), а затем и другие постановления. касающиеся внутренней, общественной, церковной и семейной жизни еврейского народа (Исх 21–23; 25–31; 34 гл.). Давид, именем которого надписываются многие псалмы, свидетельствует ο себе: Дух Господень глагола во мне, и слово Его на языце моем (2 Цар 23, 2). О пророках говорится, что они были орудиями Божиими, которых Он Сам призывал на служение (Ис 6 гл.; Ион 1, 2), что они получали откровения непосредственно от Бога. В их книгах постоянно встречаются выражения: рече Господь ко мне, и бысть слово Господне ко мне и др. Ап. Петр говорит ο ветхозаветных писателях, что не своею волею, но от Святаго Духа просвещаеми (φερόμενοι — носимы, движимы, т. е. Духом Св.) глаголаша святии Божии человецы (2 Пет 1, 21; сн. 1 Пет 1, 10–12). Ап. Павел, имея ввиду ветхозаветные же писания, говорит своему ученику Тимофею: всяко писание богодухновенно (πασα γραφή θεόπνενοτος) и полезно есть ко учению, еже в правде (2 Тим 3, 15–16). В проповеди апостолов поэтому слова ветхозаветного откровения нередко отождествляются с словами Самого Бога, когда вместо выражения «Писание говорит», употребляются выражения: рече Бог (2 Кор 6, 16; Евр 1, 1; 8, 8 и др.), Бог глагола усты святых пророк Его (Лк 1, 70; Мф 1, 22; 2, 15; Деян 4, 25; 3, 18, 21 и др.), Дух Святый говорил через пророков (Деян 1, 16; 28, 25; 2 Пет 1, 21; 1 Пет 1, 10–12) и пр. И Сам Христос Спаситель называл писания Ветхого Завета словом Божиим (Мк 7, 13; сн. Мф 15, 6), нередко выражался об этих писаниях так, как только можно говорить ο слове Божием, а отнюдь не человеческом, напр.: не может разоритися Писание (Ин 10, 35); дондеже прейдет небо и земля, иота едина, или едина черта не прейдет от закона, дондеже вся будут (Мф 5, 18; сн. 26, 54; Лк 24, 44 и др.). В частности, ο Давиде в одном случае Он заметил: той (Давид) рече Духом Святым: глагола Господь Господеви моему: седи одесную Мене (Мк 12, 36). Богодухновенны и все писания апостольские — новозаветные. И. Христос обещал апостолам ниспослать и действительно ниспослал Духа Святаго, чтобы Он научил их всему, воспомянул им все и возвестил грядущая (Ин 14, 26; 16, 13); обещал также дать им уста и премудрость (Лк 21, 15), которые, без сомнения, если необходимы были им и во всякое время, то тем более тогда, когда она излагали письменно учение И. Христа для всех последующих времен (1 Кор 2, 12–13). И сами апостолы говорят ο себе, что они ум Христов имеют (1 Кор 2, 16), и что в деле служения новому завету они и помыслить ничего не могут от себя, но довольство, т. е. способность их от Бога (2 Кор 3, 5–6), что их проповедь — не человеческое слово, но воистину слово Божие (1 Сол 2, 13; сн. 1 Кор 2, 7–13).

И в самом себе Св. Писание носит неизгладимую печать своего божественного происхождения. Людям, способным к восприятию божественной истины, ο своей богодухновенности оно свидетельствует особенным действием на душу, свойственным только Божией силе. Живо бο слово Божие, и действенно, и острейше паче всякаго меча обоюду остра, и проходящее даже до разделения души же и духа, членов же и мозгов, и судительно помышлением и мыслем сердечным (Евр 4, 12). Оно есть сила Божия ко спасению всякому верующему (Рим 1, 16; сн. Еф 6, 17). При известных условиях оно всецело и мгновенно покоряет себе сердце человека. История церкви полна примерами этого. Сравнение содержащегося в ней учения с учением естественных религий и философии свидетельствует ο неизмеримом превосходстве библейского учения пред всеми естественными религиозно-философскими учениями, тем показывая, что оно не могло быть изобретено разумом человеческим. Влияние его на целые народы и все человечество, не ослабевающее после четырех тысяч лет своего господства над людьми, также непредубежденному уму человеческому ясно должно говорить, что Библия есть книга исключительная, всемирная и вечная, несравнимая ни с какими человеческими произведениями, короче — что она действительно содержит в себе глаголы жизни вечной (Ин 6, 68).

От канонических книг Св. Писания должно отличать книги неканонические. Вселенская церковь всегда полагала различие между ними по значению и авторитету: канонические книги — богодухновенны, т. е. заключают в себе истинное слово Божие, неканонические же — только назидательны и полезны, но не чужды личных, не всегда безошибочных мнений своих писателей; в древности последние предназначались для чтения вступающим в церковь (оглашенным). Неканонических книг между книгами Нового Завета нет ни одной, а есть неканонические только между книгами ветхозаветными, именно девять [6].

III. Божественное откровение распространялось между людьми и сохраняется в истинной церкви не только посредством Св. Писания, но и посредством Св. Предания. Предание составляет «Древнейший и первоначальный способ распространения откровения Божия. От Адама до Моисея не было священных книг. Сам Господь наш И. Христос божественное учение Cвое и установления передал ученикам Своим словом и примером, а не книгою. Тем же способом вначале и апостолы распространяли веру и утверждали церковь Христову» (Катих. Введ.). Многие из них и вовсе не оставили никаких своих писаний. В самих же писаниях апостольских, явившихся уже позднее, дается лишь только краткое напоминание подробного устного учения (2 Ин 12 ст.; 3 Ин 13 и 14 ст.; 1 Кор 11, 34). Многие даже из событий земной жизни Спасителя в них не описаны: суть же и ина многа, — говорит св. Иоанн, — яже сотвори Иисус, яже аще бы по единому писана быша, ни самому мню всему миру вместити пишемых книг (Ин 21, 25). Ев. Лука не был учеником Христовым, но написал целое Евангелие по устному от учеников Христовых преданию (Лк 1, 1). И. Христос сорок дней по воскресении Своем являлся ученикам и учил их, яже ο царствии Божии (Деян 1, 3), но это учение нигде не записано в священных книгах, а верно передано оно апостолами верующим во Христа устно. Господь сказал, напр., что блаженнее есть паче даяти, нежели приимати (Деян 20, 35), но эти слова буквально не записаны в Евангелиях (подобные же т. н. аграфы, т. е. незаписанные в Евангелиях изречения Господа, находят и в других древних письменных памятниках), а писатель кн. Деяний ап. (ев. Лука), приводящий их, без сомнения, слышал их из уст которого-нибудь из учеников Христовых. Наконец, писания апостольские, написанные в разных местах и к разным частным церквам или даже к частным лицам, сделались общеизвестными во всей церкви Христовой не совсем скоро, и еще во дни св. Иринея были целые народы, обращенные к христианству, которые не имели у себя никаких книг Св. Писания, а довольствовались одним Св. Преданием (Ирин. Прот. ерес. III кн. IV, 2). Это то откровение Божие, полученное апостолами от И. Христа и переданное церкви по внушению Св. Духа самими апостолами, помимо Св. Писания, и составляет Св. Предание в собственном или узком смысле. Для познания христианской истины Св. Предание, как слово Божие, имеет ту же важность и значение, что и Св. Писание. Ап. Павел прямо заповедует: братие, стойте и держите предания, имже научистеся или словом, или посланием нашим (2 Сол 2, 15; сн. 3, 6). Хвалю вы, братие, яко вся моя помните, и якоже предах вам, предание держите, писал тот же апостол в первом своем послании к Коринфянам, и, очевидно, разумея предания не письменные, а одни устные (1 Кор 11, 2). Тимофея он убеждает: о, Тимофее, предание сохрани!… Яже слышал еси от мене многими свидетели, сия предаждь верным человеком, иже доволни (способны) будут и иных научити (1 Тим 6, 20; 2 Тим 2, 2; сн. 1, 13). Материально определить состав (во всем объеме и со всею точностью) Св. Предания в узком смысле чрезвычайно трудно. Содержание его входит в общецерковное сознание, проявляясь в свидетельстве или голосе Вселенской Церкви.

От Предания, понимаемого в этом смысле, нужно различать еще Предание в общем или широком смысле, или свидетельство Вселенской Церкви. Господь И. Христос вверил хранение божественного откровения (записанного апостолами и незаписанного ими) не отдельным лицам, а основанной Им церкви. «В нее, как богачом в сокровищницу, апостолы в полноте положили все, что относится до истины», — говорит св. Ириней (Пр. ерес. III кн. IV, 1). Сама же она, по божественному обетованию, непрерывно сохраняется неразлучно пребывающим с нею И. Христом во вся дни до скончания века (Мф 28, 20), и Духом Святым, наставляющим ее на всякую истину (Ин 14, 16, 26), так что «не может ни отпасть от веры, ни погрешить в истине веры, или впасть в заблуждение» (Катих. 9 чл.). Являясь столпом и утверждением истины, она хранит в себе или передает из века в век божественное откровение (Св. Писание и Св. Предание) в целости и неповрежденности, — в том виде, в каком оно дано ей Богом; она хранит в себе и передает из века в век и свое понимание или свое разумение божественного откровения, или является непогрешимой истолковательницей его, и в частности — Св. Писания. Эта передача в христианской церкви божественного откровения по букве, или хранение его, и передача его по духу и смыслу, или толкование и разумение его, есть Предание в широком смысле слова. Другими словами, — Предание в этом смысле есть свидетельство или голос Вселенской Церкви, иначе — тот дух истины и веры, то сознание церкви, которое живет в ней, как теле Христовом, от времен Христа и апостолов. Оно не есть источник божественного откровения, как Предание в тесном или собственном смысле, но есть необходимое руководство к пользованию божественным откровением, правило надлежащего понимания истин , данных в откровении.

Свое внешнее выражение голос Вселенской Церкви об истинах веры имеет: 1) в древнейших символах веры; 2) в т. н. правилах апостольских и в деяниях и постановлениях соборов, как Вселенских, так и Поместных; 3) в древних литургиях; 4) в творениях всех древних отцов и учителей церкви; 5) в древнейших актах мученических, и, наконец, 6) во всей практике древней христианской церкви, касающейся священных времен (постов, праздников), мест (устройства храмов с их принадлежностями), священных действий и обрядов, и вообще в сохранившихся церковных чинопоследованиях. Само собою понятно, что не все то, что содержится в указанных источниках или памятниках, есть уже потому самому истинно апостольское учение или установление. Выражением голоса Вселенской Церкви служит лишь то, что, являясь согласным со Св. Писанием, удовлетворяет условиям повсюдности, непрерывности и всеобщности. Хорошо это разъясняется у Викентия Лиринского. «В самой Вселенской Церкви, — говорит он, — всеми мерами надобно держаться того, во что верили повсюду (ubique), во что верили всегда (semper), во что верили все, (quod ab omnibus creditum est), потому что то только в действительности и в собственном смысле есть вселенское, что, как показывает самое значение и смысл этого слова, сколько возможно, вообще все обнимает… Что все или многие единодушно, открыто и постоянно, как будто по какому предварительному согласию между собою учителей, единомысленно принимают, содержат и передают, то должно считать вполне достоверным и несомненным» (Напом. I, 2 и 28).

Необходимость Св. Предания и обязательность руководствоваться свидетельством Вселенской Церкви, хотя мы и имеем Св. Писание, открывается из следующего.

Св. Писание хотя и есть верный источник христианского вероучения, но таким для нашего сознания оно может быть лишь при убеждении в подлинности и богодухновенности книг Св. Писания, составляющих Св. Канон. Но кто с непререкаемой убедительностью может определить канон священных книг и засвидетельствовать, что входящие в его состав книги точно богодухновенны? Обыкновенного свидетельства человеческого, где всегда остается место для сомнений и колебаний, в настоящем случае недостаточно, ибо на этой непреложной истине должны основываться все христианские верования. Поставить решение этого вопроса в зависимость от разума и вообще научных исследований невозможно, как показывает пример рационалистов, дошедших в своей библейской критике до того, что не осталось уже ни одной книги, которая была бы единодушно признаваема всеми ими за каноническую. Основываться в решении того же вопроса на внутреннем свидетельстве Св. Духа и силы Его, соприсущей св. книгам, значило бы открывать широкий простор личному произволу в определении канона св. книг, что и видим на примере Лютера, отвергнувшего каноническое достоинство некоторых новозаветных книг (посл. ап. Иакова, Иуды, Петра и Апокалипсис). Нельзя, наконец, разрешить со всею убедительностью этого вопроса на основании свидетельств самого Писания ο своей богодухновенности, ибо эти свидетельства не всегда достаточно определенны (напр. 2 Тим 3, 16; Мф 22, 31), почему подвергаются еще разным перетолкованиям, касаются иногда лишь одной какой-либо книги, или даже одного какого-либо в ней отдела, изречения и т. п. (напр. Мк 12, 36). Для определения состава канона и богодухновенности св. книг, очевидно, нужно высшее свидетельство. Таким свидетельством только и может быть и действительно является авторитетный голос Вселенской Церкви, которой принадлежат писания. Только она может быть непогрешимым судьей в решении того, какие книги богодухновенны и какие небогодухновенны: Божия никто же весть, точию Дух Божий (1 Кор 2, 11), живущий и действующий в церкви и через церковь. С устранением ее свидетельства теряется единственное основание или начало для определения канона Св. Писания.

Св. Предание необходимо «для руководства к правильному разумению Св. Писания» (Катих.). В Св. Писании не все истины откровения выражены со всею полнотою и ясностью. Не во всех своих местах Писание также равно понятно и вразумительно. Ап. Петр говорит ο посланиях ап. Павла, что в них суть неудобь разумна некая (нечто неудобовразумительное), что невежды и неутвержденные, к собственной своей погибели превращают, якоже и прочая Писания (2 Пет 3, 16). Немало в Св. Писании и истин таинственных, непостижимых и вообще таких, которых душевен человек не приемлет… юродство бо ему есть и не может разумети (1 Кор 2, 14; сн. 1, 23). Bсe это показывает, что для правильного разумения Св. Писания необходимо внешнее и авторитетное руководство. Поэтому-то хотя «мы должны верить ему (Св. Писанию) беспрекословно, но только именно так, как его изъяснила и предала кафолическая церковь… Иначе, если бы всякий ежедневно стал изъяснять Писание по-своему, то кафолическая церковь не пребыла бы, по благодати Христовой, доныне такою церковью, которая, будучи единомысленна в вере, верует всегда одинаково и непоколебимо; но разделилась бы на бесчисленные части, подверглась бы ересям, а вместе с тем перестала бы быть церковью святою, столпом и утверждением истины, но соделалась бы церковью лукавнующих, то есть, как должно полагать, без сомнения, церковью еретиков» (Посл. вост. патр. 2 чл.).

 

§ 4. Особенности западных исповеданий в учении об источниках откровения

I. Римско-католическая церковь, согласно с православною, исповедует, что единственным источником христианского учения служит божественное откровение, заключенное в Св. Писании Ветхого и Нового Завета и в Св. Предании. Но как по отношению к Св. Писанию, так и по отношению к Св. Преданию ее учение и практика представляют существенные особенности.

1) По отношению к Св. Писанию она, прежде всего, не делает такого строгого, как православная церковь, различия между каноническими и неканоническими книгами Ветхого Завета, усвояя тем и другим одинаковую богодухновенность и значение. Взгляд, уравнивающий авторитет тех и других книг, начал устанавливаться в Западной Церкви еще в IV–V веках (выражен, напр., у блаж. Августина в De doctr. christ. II, 8, 13), но узаконен Тридентским собором. Этот собор провозгласил даже «анафему» на христиан, несогласных признать «священными и каноническими» всех ветхозаветных книг, «в целом их содержании и во всех их частях», как «оне читаются и принимаются» в Римской Церкви и «содержатся в древней латинской Вульгате». К таким книгам собор в своем исчислении их отнес не только общепризнанные канонические книги, с усвоением канонического достоинства и неканоническим их «частям», но и неканонические, именно: Товит, Юдифь, Премудрость Соломона, Екклезиастик (Премудрость сына Сирахова), первую и вторую книги Маккавейские, так что число канонических книг в Ветхом Завете римскою церковью определяется в 45 (Conc. trident. Sess. IV) [7]. Тридентское определение ο составе ветхозаветного канона подтверждено и Собором Ватиканским 1871 г. Здесь изречена анафема на всякого, «кто не признает богодухновенности книг, утвержденных Тридентским собором» (Sess. III, cap. II, can. 4).

Ho уравнение по достоинству и авторитету с каноническими неканонических книг и частей в канонических книгах ничем не может быть оправдано. Ветхозаветной Церкви вверена быша словеса Божия (Рим 3, 2), возвещавшиеся через ветхозаветных посланников Божиих. Поэтому исключительно ей принадлежало право определять, какие из ветхозаветных писаний суть подлинно богодухновенные священные писания, какие нет, т. е. определять объем и состав ветхозаветного канона. И ею, при заключении своего канона, т. е. окончательном собрании священных канонических книг, к которому невозможно было уже дальнейшее «прибавление и убавление», канон определен в двадцать две книги (И. Флав. Прот. Аппиона, I, 8). Совершено заключение канона Ездрой, Неемией и Великой синагогой. По времени оно совпало с прекращением пророческого служения в иудейском народе, а с прекращением его закончилось и появление священных книг. Все книги, являвшиеся после прекращения пророчества — в последние четыре столетия до Р. Х., уже не вошли в канон, и написаны они были не на еврейском, как канонические, а на греческом языке. По замечанию иудейского историка И. Флавия «эти писания уже не пользуются таким уважением, как прежде упомянутые (т. е. канонические), потому что прекратилось преемство пророков» (Пр. Аппиона, I, 7–8). В указанном составе канон доселе ненарушимо содержат иудеи; в этом же составе он унаследован и церковью новозаветной от Церкви Ветхозаветной. И новозаветная церковь, не только поместная, какова римская, но и вселенская, не в праве делать изменений в решениях и постановлениях Ветхозаветной Церкви, руководимой Духом Божиим, а, следовательно, и усвоять богодухновенное и каноническое достоинство таким книгам, которым последняя не усвояла такого достоинства. Всего вероятнее, что и самое представление ο неканонических книгах, как равных по авторитету и достоинству с каноническими, развилось из того, что в древних переводах книг Св. Писания Ветхого Завета — греческом (переводе LXX) и латинском (италийском), которые находились в постоянном употреблении и обращении у древних христиан, неканонические книги внесены в самый кодекс книг Св. Писания и помещены наряду с каноническими книгами, в качестве прибавления. Вследствие этого древние учителя, приводя в своих творениях выдержки из неканонических книг, нередко выражались: «говорит Писание», «говорит Св. Писание». Отсюда-то, вероятно, и возникло в Римской Церкви представление, что между каноническими и неканоническими книгами различия делать не следует, что те и другие имеют одинаковое достоинство и значение. Неудивительно, поэтому, что далеко не все и из римских богословов разделяют официальное учение своей церкви. Среди них вошли в употребление книги, принятые в еврейском каноне, называть «прото(перво-)каноническими», а не принятые в еврейском каноне, но существовавшие в Вульгате и авторизованные — «девтеро(второ-)каноническими». Сама по себе эта терминология, конечно, не изменяет существа церковного римского учения, но некоторые и из авторитетных ее богословов, знакомые с историей канона, пользуются ей для проведения православно-восточного взгляда на канон (напр. Беллярмин).

Уравняв по достоинству все книги, находящиеся в Вульгате, Тридентский собор (в 4 засед.) провозгласил каноничность и самого текста Вульгаты, т. е. перевода Библии на мертвый латинский язык, отдав предпочтение этому тексту перед всеми другими и угрожая анафемой всем, кто будет сомневаться в достоинстве Вульгаты; Вульгату должно употреблять при богослужении, в публичных чтениях, диспутах, проповедях, комментариях на Св. Писание и пр. Но очевидно, что если первоначальный и подлинный текст слова Божия был написан на еврейском и греческом языках, то при сличении разных текстов слова Божия нужно предпочитать не Вульгату, а тот подлинный текст, с которого сделаны как перевод Вульгаты, так и все остальные существующие переводы. Это тем необходимее, что Вульгата, несмотря на делавшиеся в ней не раз исправления текста, по сознанию ученых представителей самой же Западной Церкви, имеет много существенных недостатков со стороны ясности, точности и верности перевода. Наконец, характерную особенность Римской Церкви относительно Св. Писания составляет запрещение мирянам читать Библию. Правда, запрещение это прямо не выражено ни в соборных ее определениях, ни в символических книгах, но в действительности оно существовало и существует в Римской Церкви. Папами в разное время был устанавливаем ряд ограничений, направленных к положительному запрещению читать Библию, то в виде запрещения переводов Библии на живые народные языки (постановление Тулузского собора XIII в., повторенное многими из пап) и осуждения уже сделанных и изданных без церковного благословения (напр. папой Пием VII в 1816 г.), то в виде осуждения всех обществ, которые ставят задачей своей распространение Библии между простым народом (папа Пий IX признал такие общества прямо язвой новейшего времени), то внесения Св. Писания в Index книг, запрещенных для чтения мирян и поставления чтения мирянами Библии в зависимость от ручательства их пастырей в том, что они могут читать ее без вреда для своих душ (распоряжение папы Пия IV в 1564 г.). Сокровенная причина подобных ограничений и запрещений, противных прямому наставлению Спасителя: исследуйте Писания (Ин 5, 29) и наставлениям апостолов (напр., 1 Пет 3, 15; Кол 1, 9; Рим 12, 2; 2 Тим 3, 13–17), та, что читающие слово Божие нашли бы в нем ясные изобличения заблуждений латинства и свойственного ему духа властительства.

2) Что касается Св. Предания, то Римская Церковь признает авторитет Предания, понимаемого как в тесном, так и в широком смысле. Поэтому все свои верования находит необходимым обосновывать как на Св. Писании, так и на Св. Предании. В действительности, однако, так как многочисленные вероисповедные ее особенности не могут находить для себя оправдания в Предании кафолической церкви, напротив — обличаются им, то она допустила намеренное искажение и порчу текста многих памятников Предания, даже измышление таких памятников (напр., лже-исидоровы декреталии, акты небывалого Синуэзского собора, дарственная грамота Константина В. и др.), главное же — за Предание Вселенской Церкви она принимает местное предание, предание латинской церкви, учение ее поместных соборов, из которых многие возведены ей на степень вселенских, мнения западных церковных писателей и богословов, в особенности же определения римских пап, признаваемых обладающими даром непогрешимости ex cathedra.

II. Протестантство, имея в виду римо-католические злоупотребления Св. Преданием, вовсе отвергло его авторитет. Единственно законным и вполне достаточным источником вероучения, из которого должны быть почерпаемы все христианские истины, протестантскими исповеданиями признается Св. Писание (т. н. формальный принцип протестантства). Что же касается Св. Предания, то ему усвояется только вспомогательное историческое значение при объяснении Св. Писания: оно показывает, как в известное время церковь понимала истины Св. Писания [8]. Читать и толковать Св. Писание может всякий верующий по своему разумению, не имея надобности во внешнем руководстве и авторитете. Руководительным началом при изъяснении Св. Писания должно служить для него само же Св. Писание. При объяснении отдельных его мест нужно обращаться к сопоставлению их с параллельными местами и неясные места объяснять ясными. Но «истинным Толкователем» Писания для всякого верующего является Дух Святый. Поэтому Лютер в своих катихизисах постоянно внушает обращаться с молитвою к Богу при объяснении Писания, особенно темных его мест. «Без Духа Божия никто не понимает ни одной иоты Писания», говорит он. «Св. Писание должно быть изъясняемо не им только самим (читающим), но и Св. Духом, Которым написаны священные книги и Который как бы живет в них». «Где Дух Св. не изъясняет Писания, там оно остается непонятным».

Но такое отношение протестантских исповеданий к Св. Преданию составляет крайность, отразившуюся весьма вредными последствиями на их верованиях и всей их церковно-религиозной жизни. Так, отрицание авторитета Предания, понимаемого в смысле источника христианского учения, могло бы иметь для себя оправдание, если бы все содержание откровения Божия его провозвестниками было заключено в Писании, чего на самом деле. Последовательное применение к делу отрицания авторитета Предания в этом смысле легко может приводить к отрицанию многих истин откровения, которые со всею полнотою и ясностью не выражены в Писании (напр., ο седмеричном числе таинств, ο крещении младенцев, ο приснодевстве Божией Матери, ο почитании и призывании в молитвах святых и ангелов, ο почитании св. мощей и икон, ο поминовении усопших, ο постах, ο крестном знамении и пр.), что отчасти и видим в протестантстве. Отрицать авторитет Предания, понимаемого в смысле свидетельства Вселенской Церкви, нельзя прежде всего потому, что тогда учение ο каноне священных книг лишается точки опоры. Канон ветхозаветных книг унаследован Новозаветною Церковью от Ветхозаветной на основании Предания. Установление канона новозаветных книг совершено церковью также на основе исторического (согласном свидетельстве церквей ο происхождении того или иного писания от апостола или непосредственного его ученика) и догматического (чистоте раскрываемого в том или ином писании учения, согласного с учением, неизменно хранимым в церкви) Предания церкви. Отвергать же необходимость Предания для руководства к правильному разумению Писания значит узаконивать произвол в толковании Писания (полный субъективизм и индивидуализм). От этого произвола не могут передохранить ни следование правилу: «слово Божие нужно объяснять словом же Божиим», ни уверение, что «внутреннее озарение от Духа Св. просвещает читающего слово Божие», руководит к правильному его пониманию. Объяснение слова Божия словом же Божиим не может передохранить от произвола при понимании и толковании его по следующим причинам. Св. Писание есть именно писание, «книга чтомая», а не какое-либо существо живое, имеющее слух и уста. Оно не может слышать наших вопросов, как нам понимать то или другое место в нем, не может и отвечать нам, разрешать наши недоумения. Значит, разрешать эти недоумения при объяснении Св. Писания на основании самого же Св. Писания будет предоставлено вполне личному разумению читающего слово Божие, и от него будет зависеть избрать для этого те или другие места, назвать их яснейшими и потом перетолковать их, как будет угодно. Ясно, что при следовании только одному этому правилу возможны и неизбежны всякие злоупотребления. To же должно сказать и относительно замены руководства Предания благодатным озарением от Духа Святаго. Конечно, кто точнее может показать истинный смысл Св. Писания, как не Дух Святый, истинный виновник Св. Писания? Но в приложении это начало крайне неудобно и ненадежно: внутреннее озарение или помазание от Святаго, которого, действительно, удостаиваются истинно верующие (1 Ин 2, 27), есть действие таинственнейшее и сокровеннейшее для всех людей сторонних, a потому всякий, по произволу, может выдавать (что и видим в сектантстве) собственные измышления за внушение от Св. Духа. Иное дело, если бы удостоившийся озарения от Св. Духа подтверждал свои слова чем-либо осязательным, напр., чудесами, чего однако на самом деле не бывает. Следуя этому началу легко дойти до совершенного отвержения Св. Писания, ибо если сам Дух Св. учит нас истине, — на что нам тогда внешнее пособие — Библия? К этому и пришли некоторые из сектантов (напр., анабаптисты и сведенборгиане).

В протестантском мире скоро и обнаружилось, что отрицание авторитета Предания при изъяснении Св. Писания действительно ведет к необузданному произволу понимания и толкования слова Божия. Вскорости же после своего появления протестантство разделилось на лютеранство и реформаторство, а затем — на множество сект, с одной стороны, мистического, а с другой — рационалистического характера. Первые (анабаптисты, квакеры и др.), выдавая себя за людей, непосредственно озаряемых Духом Св., провозглашали свои собственные измышления за откровения Божии, а вторые подвергли самой смелой критике слово Божие, исключив из своих верований все то, что в слове Божием казалось им противоречащим разуму (напр. социнианство). Для прекращения таких нестроений в своей церковной жизни, реформаторы составили свои исповедания веры и символические книги, обязав своих последователей руководствоваться ими при изъяснении Св. Писания, но это являлось уже самопротиворечием и самообличением протестантства, ибо символические книги суть не что иное, как предание, только не древнее-апостольское, а новое — протестантское. Этим они показали, что церковь с одним Св. Писанием, без охраняющего его изъяснение Св. Предания, не может быть прочна и непоколебима.

 

§ 5. Неизменяемость и неусовершаемость христианского вероучения со стороны содержания
и числа догматов. Возможная его усовершаемость

I. Православная церковь признает, что в учении Господа И. Христа и Его апостолов однажды навсегда дана вся потребная человеку в его земном бытии истина (Иуд 1, 3), и что не только не было, но и не должно ожидать со стороны Бога непосредственного откровения людям после И. Христа новых каких-либо догматических истин, сверх уже данных. Сколько их открыто Богом через пророков и воплотившимся Сыном Божиим. столько и должно оставаться на все времена, пока будет существовать христианство. С другой стороны, все открытые догматы веры, как божественные по своему происхождению, представляют собой истину абсолютную, следовательно, навеки неизменную, а потому не подлежат ни поправкам, ни дополнениям, ни усовершенствованиям. Как никто не имеет права ни умножать, ни сокращать их в числе, так никому не дано права и изменять их по содержанию.

В откровении даются твердые основания для такого воззрения. Св. Писание показывает, что с пришествием И. Христа и установлением Нового Завета завершилась история откровения, имевшая место в ветхозаветные времена, как приготовительные к принятию Искупителя. В Его учении дана людям вся потребная в земной жизни истина. Вся, яже слышах от Отца Моего, — говорил Он, — сказах вам (Ин 15, 15). Этого Христос не сказал бы ο Себе, если бы действительно не сообщил полного и совершенного откровения. Возвещенный Христом закон веры и нравственности, как закон совершеннейший и вечный (Евр 13, 20), не может уже подлежать дальнейшему развитию и изменению. Христос, — говорит апостол, — вчера и днесь, тойже и во веки (Евр 13, 8). Св. апостолам также дано было разумети тайны царства небеснаго (Мф 13, 11). Облеченные силой свыше, они сообщили людям всю волю Божию (Деян 20, 27), почему и могли говорить: аще мы, или ангел с небесе благовестит вам паче, еже благовестихом вам, анафема да будет (Гал 1, 8). Указываемая Спасителем цель ниспослания Духа Святаго на апостолов — для воспоминания ими преподанного Христом учения, а не для новых откровений, также прямо исключает мысль ο дополнении возвещенного Им откровения новыми истинами (Ин 14, 26; 16, 7–15).

II. Признавая неизменяемость и неусовершаемость христианского вероучения со стороны своего содержания, православная церковь этим однако не отвергает возможности и некоторого рода его усовершаемости и развития. Эту усовершаемость и развитие она полагает в точнейшем определении и объяснении или раскрытии одних и тех же неизменных в существе своем догматов, но но не в умножении числа догматов, не в изменении самого содержания христианского вероучения. Усовершаемость и развитие христианского вероучения, следовательно, может иметь не объективное, а только субъективное, — по отношению к человеческому сознанию, к усвоению и пониманию догматов людьми [9]. Что христианское вероучение в этом смысле действительно может усовершаться, это неизбежно, если догматы веры должны усвояться человеческим сознанием. Такое раскрытие догматы и действительно имели в церкви. Приняв от И. Христа и апостолов учение веры, церковь не ограничивалась одним только неподвижным и мертвым его хранением, буквально повторяя лишь переданное на хранение учение; напротив, она старалась переводить истины веры на язык понятный и общедоступный для каждого верующего, а когда было нужно, старалась выработать более точные и определенные формулы, сообразно с обстоятельствами времени, выяснить их внутреннюю сущность, уяснить взаимную связь, оградить от примеси чуждых истине мнений и пр. Так, при раскрытии догматов в борьбе с еретиками были выработаны термины богословские с определенным значением для более точного обозначения догматов, не встречающиеся в Писании, напр.: Троица (Τριάς), единица (μόνας, ένας), лице, ипостась ('υπόστασις), существо (ούσία), единосущный ('ομοούσιος), Богочеловек (Θεάνθρωπος, Θεόμβροτος), вочеловечение (ενανθρώπος), воплощение (ενσωμάτωσις, ενσαρκος παρουσία, επιφάνεια), Богородица (Θεοτόκος), Богоматерь (Θεομήτωρ), Приснодева (Άειπάρθενος), позднее — пресуществление (transsubstantiatio, μετούσιωσις) и мн. др. Подобным же образом, в борьбе с еретиками по поводу допускаемых ими искажений догматов, точнее было определяемо и уясняемо самое содержание догматов, особенно на Вселенских Соборах, напр., в IV в. — против Ария и Македония были раскрыты догматы ο единосущии лиц Св. Троицы и божестве Сына Божия и Св. Духа, в V в. — по поводу ересей Нестория и монофизитов — догмат ο двух естествах в И. Христе, в VII в. — по поводу ереси монофелитов — учение ο двух волях во Христе, по поводу других ересей — догматы ο первородном грехе, ο благодати и пр. Но раскрывая таким образом догматы, церковь и на Вселенских Соборах отнюдь не привносила в откровенное учение чего-либо нового. Нельзя признать истинным мнение (защитников теории догматического развития или прогресса церкви), что догматическими определениями Вселенских Соборов будто бы устанавливались и возводились на степень общеобязательных истины, которые до того времени или не были известны церкви, или были только неустановившимися и потому не общеобязательными мнениями, так что всякое вероопределение собора составляло и новый догмат. На самом деле только то соборы объявляли догматом, что и раньше было общим верованием церкви и, следовательно, имели дело с истиной готовой. «Это вера апостольская! это вера отеческая! это вера вселенская!» — так восклицали отцы соборов, изрекая свои вероопределения. В своем содержании в соборных определениях догматы оставались тем же, чем они были и до определений Вселенских Соборов; приобретало большую точность и полноту только их словесное выражение. Это же вызывалось не тем, будто определяемые богооткровенные истины до того времени находились еще в состоянии неразвитом, зачаточном, или что они не сознавались, а еретическими заблуждения. В самом содержании вероучения таким образом не происходило никакого развития или обогащения его новыми истинами. Отсюда, — в древней церкви богооткровенные истины считались догматами, имеющими общеобязательную силу, как после, так и до определения их Вселенскими Соборами; равным образом ересь считалась ересью и до осуждения ее церковью. Что это так, особенно видно из анафематствования церковью еретиков, умерших раньше соборных определений тех или других догматов, которые искажались ими, ибо, по слову Спасителя, неверуяй уже осужден есть (Ин 3, 18; ср. Тит. 3, 11), напр., осуждение на V-м Вселенском Соборе (553 г.) Феодора мопсуетского (ум. 429 г.) за то, что «не хранил и не проповедал правых догматов веры», прямее, — за то учение, за которое подвергся анафеме на III-м Вселенском Соборе (431 г.) ученик Федора Несторий. Такое раскрытие неизменных в своем существе догматов в православной церкви продолжалось и во все последующие времена, после эпохи Вселенских Соборов, продолжается и доселе, по случаю вновь возникавших и возникающих заблуждений, напр., против заблуждений римских и потом протестантских, а также и против разного рода противохристианских учений, и не прекратится дотоле, пока не прекратятся заблуждения против догматов, и вообще — потребность, применительно к обстоятельствам времени, определять и объяснять свои догматы в охранение православия.

Примечание. Понятно из сказанного, как должно смотреть на существующую в р.-католическом богословии (усвоенную и протестантством) теорию т. н. догматического развития церкви, которою признается возможность и качественного изменения догматов и количественного их нарастания в церкви. Невозможно допустить, будто церковь, которой затем и передан образ здравых словес (2 Тим 1, 13), чтобы быть ей столпом и утверждением истины, которая (истина) вечна и неизменна, могла проповедывать учение веры, которою спасается христианин, одним векам и поколениям с такою полнотою, а другим с иною, так что одни поколения спасалась одною верою, а другие — иною. Истинная церковь данное И. Христом однажды и навсегда учение проповедывала во все века и во всем мире одинаково. И в самой р.-католической церкви теория догматического развития явилась сравнительно в недавнее время (в половине XIX в.), хотя на практике применяется Западной Церковью с давних пор. Придумана такая теория исключительно для оправдания догматических нововведений Римской Церкви, неизвестных древнеВселенской Церкви, каковы, напр., догматы ο Filoque, o главенстве и непогрешимости папы ех cathedra, ο непорочном зачатии Божией Матери и многие другие.

 

§ 6. Важность и значение догматов. Опровержение мнений, отрицающих значение
догматических истин в христианстве.

I. Догматы веры, содержа в себе учение ο Боге и домостроительстве человеческого спасения, выражают и определяют самое существо христианской религии, как восстановленного воплотившимся Сыном Божиим союза Бога с человеком; все другие христианские истины — нравственные, богослужебные, канонические — имеют значение для христианина в зависимости от признания догматов, в которых имеют для себя и точку опоры. Отсюда видно, что догматы веры имеют первостепенное значение в христианской религии. Такое значение и усвояется им как откровением, так и церковью. Так, Господь И. Христос, явившись быть Светом миру (Ин 1, 9; 12, 46) и свидетельствовавший ο Себе: Аз на сие родихся и на сие приидох в мир, да свидетельствую истину (18, 37), поучал: се есть живот вечный, да знают Тебе единаго истиннаго Бога (Которого, как единого, не знали язычники-многобожники), и Его же послал еси Иисус Христа (отвергнутого иудейством)… Явих имя Твое человеком (Ин 17, 3, 6). Видевый Мене виде Отца,… яко Аз во Отце и Отец во Мне есть (14, 7–11). Веруйте в Бога и в Мя веруйте (14, 1). Повелевая апостолам, при отправлении их на всемирную проповедь, учить народы вере в Отца и Сына и Святаго Духа, Он говорил: иже веру имет и крестится, спасен будет, а иже не имет веры, осужден будет (Мк 16; 15–16; ср. Мф 28, 19). Сообразно с этим апостолы учат: вемы, яко Сын Божий прииде, и дал есть нам (свет и) разум, да познаем Бога истиннаго, и да будем во истиннем Сыне Его Иисусе Христе: сей есть истинный Бог и живот вечный (1 Ин 5, 20). Без веры невозможно угодити Богу (невозможно, напр., ни любить Бога, ни надеяться на Него, ни молиться Ему и т. д.); веровати же подобает приходящему к Богу, яко есть и взыскающым Его мздовоздатель бывает (Евр 11, 6; ср. Рим 10, 9–11). Верующих они убеждают пребывать в том учении, которое слышали от них, т. е. в проповеданной апостолами истине (1 Ин 2, 21–24), возрастать в познании Господа нашего и Спасителя И. Христа (2 Пет 3, 18; сн. Кол 1, 9–10; Еф 3, 18; 4, 13), быть всегда готовыми всякому, требующему отчета в уповании, дать ответ с кротостью и благоговением (1 Пет 3, 15). О тех, которые отвергают основной догмат христианства — ο богочеловечестве Христа Спасителя, ап. Иоанн говорит: всяк дух, иже не исповедует Иисуса Христа во плоти пришедша, от Бога несть, и сей есть антихристов (1 Ин 4, 3).

Так смотрела всегда и церковь на значение догматов. Принимая в свои недра новых членов, она непременно требует от них предварительного познания догматов и исповедания своей веры, и тогда как терпит в недрах своих грешников против заповедей, отлучает от себя, согласно наставлениям Спасителя (Мф 10, 32–33; 18, 17), всех упорно противящихся или искажающих ее догматы, как мертвые и гнилые члены. Ублажаемые же ею мученики и исповедники предпочитали лучше претерпеть жестокие страдания и смерть, чем отречься от веры в догматы, своею кровью, таким образом, свидетельствуя ο важности догматов.

Усвоение откровением и церковью первостепенной важности догматам веры в ряду других христианских истин вполне оправдывается и их великим жизненным значением для человека. Догматы веры прежде всего в высшей степени удовлетворяют потребностям человеческого разума. История и опыт свидетельствуют, что нет ни одного человека, который бы не задавался вопросами: как должно представлять себе безусловное Бытие, Которое само собою предполагается за условным и конечным? Кому или чему все существующее обязано первоначальным своим происхождением? Какая высшая сила поддерживает бытие вселенной и управляет ею? Для чего существует этот мир? Какое положение в нем человека? Откуда и как явился человек на земле? Какое его назначение? Какова его последняя судьба? Откуда зло в мире? и т. п. И вопросы эти — не вопросы простой любознательности; они всех занимали и занимают с неодолимой силой и требуют решения своего для успокоения всего нашего существа. На все эти неотступные и важные вопросы и дает ответ христианство в своих догматах, и ответ столь полный и совершенный, какого не может дать и не дает ни одна другая религия или философия.

Определяя мировоззрение христианина, догматы христианские через то самое имеют могущественное и благотворное влияние на всю его жизнь и деятельность, в особенности же зависит от них жизнь религиозно-нравственная. По свидетельству истории, религиозное мировоззрение имеет определяющее влияние на жизнь человеческую во всех ее разнообразных проявлениях и отношениях, — на жизнь не только отдельных лиц, но и целых народов. Можно сказать, что оно есть руководитель народов на пути жизненном, ведущий их к совершенству или падению, смотря по тому, какие идеалы и цели жизни вводит оно в народное сознание. И чем оно выше, совершеннее, тем благотворнее его влияние. Но что может быть выше и совершеннее мировоззрения, которое предлагает христианство в своих догматах, и, следовательно, благотворнее его? И действительно, история показывает, что по силе и качеству влияния на жизнь людей христианство несравнимо ни с какою иною системою религии. Возродив по своем появлении к новой жизни во всех отношениях дохристианское человечество, и возрождая каждого верующего в последующее время, оно всегда было и до сих пор остается главным источником прогресса в человечестве. Свое благотворное влияние оно оказывает на все области мысли и жизни, на философию, опытные науки, искусство, поэзию, на международные отношения и пр. И такое влияние христианство производит хотя и совокупностью содержащихся в нем истин, но, прежде всего, именно своими умозрительными истинами, потому что особенно эти истины указывают путь, по какому должно направляться духовное совершенствование человека, и дают побуждения к неуклонному следованию по нему.

Что же касается значения догматов в частности для христианской духовно-религиозной жизни, то по отношению к ней они являются теми внутренними и сокровеннейшими разумными основами, на которых она созидается, получая в то же время от них свой надлежащий характер и направление. В самом деле, как может возникнуть в падшем человеке желание вступить на путь христианского спасения и готовность и решимость последовать по нему, если он не будет иметь веры в Бога Отца, Творца и Промыслителя, и Его единородного Сына, Спасителя мира, и Духа Святаго, Освятителя? Что может расположить его самоотверженно последовать за призывающим гласом Христовым: приидите ко Мне вси труждающиися и обремененнии, и Аз упокою вы (Мф 11, 28), без убеждения: Господи, глаголы живота вечного имаши (Ин 6, 68)? Христианская жизнь, исполненная плодов благих, по словам Спасителя, только и возможна под условием веры и живого общения со Христом, Сыном Бога Живаго. Аз есмь лоза, вы же рождие, — говорил Он; — иже будет во Мне, и Аз в нем, той сотворит плод мног, яко без Мене не можете творити ничесоже (Ин 15, 5). Аз есмь путь и истина и живот; никтоже приидет ко Отцу, токмо Мною (14, 6).

II. Понятно отсюда, как должно смотреть на те учения, которыми отрицается важность и значение догматических истин в христианстве (т. н. адогматизм). Учениями этими вся сущность христианства сводится к нравственно-практической его стороне, одними — преимущественно к тому возвышенному нравственному учению, которое возвестил Христос Спаситель, другими — к области религиозных чувствований и переживаний, к религиозно-нравственному «настроению».

1. С наибольшей отчетливостью воззрение, отвергающее значение догматов в христианстве во имя нравственности, было выражено Кантом, хотя оно было провозглашаемо и до него (напр., пиэтистами и деистами). Истинная нравственность, утверждал он, «автономна»: нравственные обязанности должно исполнять только по требованию нравственного долга. Смотреть же на них, как учат религии, не просто как на требования нравственного долга, а как на божественные заповеди, и исполнять их, возбуждаясь представлениями о Боге, как Карателе беззаконий и всеблагом Мздовоздаятеле за добродетель, — это составляет будто бы главнейшее заблуждение религий вообще и христианской в частности. Сочувствующих этого рода воззрениям не мало и ныне. И ныне многие утверждают, что вся сила христианства заключается в евангельских заповедях, особенно же в заповеди ο любви, что Сам И. Христос был просто гениальным моралистом и не учил метафизике, что нравственность и не нуждается в догматах и т. п.

Но нельзя признать правильными такие воззрения. История свидетельствует, что нравственное учение всегда являлось в религиях стоящим не во внешней только связи с вероучением, а прямым логическим выводом из понятий ο Боге, так что представлению ο природе и свойствах Бога вполне соответствует представление ο природе и свойствах нравственной жизни. Без мысли ο Боге и вообще религиозных основ невозможна и устойчивая нравственность. В самом деле, если нет веры в личного Бога, всесвятого, всеведущего, всеправедного и всемогущего Мздовоздаятеля, веры в божественное мироправление и нравственный миропорядок, веры в загробную жизнь, то зачем вести нравственную жизнь? Зачем удерживаться от зла и порока, когда к ним влечет часто сама поврежденная грехом природа человека (Рим 7, 14–24), когда нередко люди порочные и преступные благоденствуют, a люди относительно высокой нравственности терпят незаслуженные бедствия? Наконец, в нравственной жизни мы встречаем много препятствий и со стороны внешней природы и своего собственного тела (увечья, болезни и страдания тела). Что же может поддерживать и укреплять в человеке мужество в преследовании нравственной задачи в виду этих препятствий, если в нем нет веры в премудрого и всеблагого Бога, целесообразно направляющего течение внешней (физической) природы и устрояющего человеческие судьбы таким образом, что они служат во благо человеку?

В особенности же является односторонним утверждение, будто сущность христианства исчерпывается его нравственным учением. To правда, что в учении И. Христа и апостолов исполнению заповедей усвояется значение необходимого условия для вступления в царство Божие (Мф 7, 21; Иак. 2, 14–26 и мн. др.); значение заповедей, как истин практических, и потому постоянно осуществляемых в жизни, по сравнению с догматами, истинами умозрительными, — и понятнее и очевиднее. Но это не дает основания для отрицания важности догматов. Если бы они не имели значения, то незачем было бы и учить людей истинам богопознания. На самом деле, на догматах основывается все христианское учение ο нравственности. Последнее невозможно отделить от вероучения, невозможно потому, что Сам Основатель христианской религии не есть просто религиозный гений, учитель нравственности, но и единородный Сын Божий, — путь, истина и живот для ищущих нравственного совершенства. Догматические основы христианской нравственности отчасти общи с учениями других религий, коренясь в представлениях ο Боге и Его отношении к миру и человеку, в верованиях в бессмертие души и будущее воздаяние. Но в христианском нравоучении есть и такие особенности, которые отличают его от всяких других видов нравственных учений, и эти особенности всецело зависят от особенностей христианского вероучения. Так, христианство, и только одно оно, вместе и в согласии с другими нравственными требованиями, указывает, как на высшее благо и цель нравственных стремлений человека, на искание царства Божия и правды его (Мф 6, 33). От желающих войти в это царство и быть достойными его членами оно требует покаяния и веры в Евангелие, не отделимых друг от друга, и вообще особых нравственных качеств (заповеди блаженства — Мф 5, 1–10), самоотвержения (Мк 8, 34) и любви (Мф 22, 37–39; Мк 8, 35; Ин 15, 13), побеждения в себе ветхого человека и облечения в нового. (Еф 4, 22–24). Все такого рода особенности христианского учения ο нравственной жизни могут быть понятны только при вере в тайну домостроительства человеческого спасения, в частности — в догматы ο первородном грехе, воплощении, искуплении, и освящении. Легко можно видеть связь между вероучением и нравоучением в христианстве и при рассмотрении отношения между частными догматическими и нравственными истинами. Эту связь указывает и само новозаветное Писание. В нем, напр., говорится: Дух — есть Бог, и иже кланяется Ему, духом и истиною достоит кланятися (Ин 4, 24), а, следовательно, и все духовное, — истина, добро, справедливость, смирение, самоотвержение и под., — христианином должно быть поставлено выше и впереди чувственно-материального. Бог любы, есть (1 Ин 4, 8, 16), а потому любовь должна составлять высший закон и для нашего нравственного существа. Бог всесовершен и милосерд, а потому Христос и верующих в Него научает: будите вы совершени, якоже Отец ваш небесный совершен есть (Мф 5, 48); будите милосерди, якоже и Отец ваш милосерд есть (Лк 6, 36). Еще очевиднее зависимость христианского нравственного учения от таких догматов, как догматы ο творении, ο промысле Божием, ο духах добрых и злых, ο будущем суде и воздаянии, ο воскресении мертвых и др.

Односторонне в частности и мнение, что догматы веры потому не имеют особой важности и значения, что сущность христианства состоит в учении ο любви. Правда, заповедь о любви — основная заповедь христианского нравоучения, но она всецело основывается за христианском вероучении. Так, что касается любви к Богу, то она уже потому невозможна при отрицании важности догматов, что любить мы можем только того, кого знаем и имеем побуждения любить, а кого не знаем, того не имеем побуждений и не можем любить. В догматах же и дается нам такое познание ο Боге и вместе указываются побуждения к тому, чтобы любить, прежде всего, Бога и, при том, всем сердцем своим, всею душею своею, всею мыслию своею (Мф 22, 37). В них открывается, что по отношению к человеку Бог есть Творец и Промыслитель, любвеобильнейший Отец, пославший для спасения падшего человека Своего единородного Сына и потом Духа Святаго, — что Он, окружая нас столь многими и великими благодеяниями в земной жизни, и после смерти нас не оставит, но воскресит некогда, нелицемерно воздаст за дела на последнем суде и любящих Его удостоит такой славы, что мы не в состоянии и представить будущего их прославления. Если таков Бог по отношению к человеку, то естественно, что и человек на любовь Божию должен отвечать преданнейшею же и благодарнейшею любовью к Богу. В догматах же указываются основания и побуждения любви к ближним, как к самому себе (Мф 22, 39; Лк 10, 27; Гал 5, 14). Догматы учат, что все люди происходят от одной четы, почему они суть братья между собою и в плотском смысле, — что все они в лице прародителей согрешили и подпали одинаковому осуждению, и затем все искуплены Сыном, освящаются Духом Святым, и из чад гнева Божия соделываются чадами Божиими, а потому стали братьями между собою и в духовном смысле, — что всех верных христиан ожидает в будущем и одинаковая судьба и т. д. Из таких положений обязанность любви к ближним вытекает сама собою. Заповедь ο любви к ближним, как заповедь Божия, неразрывно связана и с любовью к Богу, являясь ее плодом или следствием, ибо, как говорил Спаситель, аще кто любит Мя, слово Мое соблюдет (Ин 14, 23; сн. 21 ст.; 1 Ин 4, 20–21). Имея такие основания для себя, христианская заповедь ο любви к людям понятна и естественна и не возбуждает никаких недоумений. Но с отрицанием догматических ее оснований она лишается опоры. Христианская любовь, в отличие от любви естественной (равно и т. н. гуманизма и альтруизма), должна быть всеобъемлющей, простирающейся даже на врагов (Мф 5, 43–47), и быть готовой на всепрощение и самопожертвование ради блага ближних (Ин 15, 12–13; 1 Кор 13, 1–7). Такие свойства христианской любви не могут быть и поняты вне связи с догматом искупления, ибо всецело основываются на любви, открывшейся в тайне искупления. Наконец, только при свете догматического учения, именно учения ο сотворении человека по образу Божию, может быть правильно понимаема и осуществляема и любовь к самому себе. Без мысли ο себе, как носителе образа Божия, от нормальной любви к себе, — любви в себе образа Божия, — не останется ничего; характер любви к себе выразится всего скорее в форме грубого самолюбия (эгоизма).

2. Односторонними и крайними являются и те мнения, (Шлейермахера, отчасти А. Ричля, мистиков древнего и нового времени и других), которыми существо христианства сводится к области религиозных чувствований и переживаний, к религиозно-нравственному «настроению». Догматы веры подобными воззрениями представляются даже вредными для религиозной жизни, способными лишь ослаблять и искажать сердечные религиозные движения и настроения.

Чувство в религиозно-нравственной жизни имеет действительно важное значение. Но существование и развитие религиозного чувства без таких или иных представлений ο Боге возможно только в воображении, а не в действительности. Чувство не есть что-либо самостоятельное; возникновение чувствований и такой или иной характер их, как и настроения, стоят в зависимости от вызывающих и сопровождающих их мыслей или представлений, или каких либо внешних воздействий на человека. Само же по себе чувство и вообще настроение не может быть ни религиозным, ни безрелигиозным, а такими или иными они являются по представлению или мысли, которые сопровождаются чувством. Возникновение и религиозного чувства возможно, значит, при действии на душу человека Божества, или при представлении ο Боге; в противном случае оно невозможно, как невозможно и чувство страха или радости, если нет вызывающего их предмета. Этим объясняется, между прочим, и то, почему религиозное чувство и истекающая из него религиозная жизнь иначе слагалась и слагается у иудея, иначе у язычника, иначе у магометанина, иначе у христианина. Такова зависимость религиозного чувства от религиозных представлений: чем выше и совершеннее религиозные представления, с одной стороны, а с другой, — чем более они заправляют движениями религиозного чувства, тем выше и совершеннее и сама религиозная жизнь. В тех же случаях, когда движения религиозного чувства не управляются здравыми религиозными понятиями, а напротив, само оно становится главным руководительным началом религиозной жизни, подчиняя себе течение и образование религиозных представлений (у разного рода сектантов), в религиозной жизни являются неизбежными более или менее вредные крайности.

 

§ 7. Вероизложения древней Церкви Вселенской и символические книги
Восточной Греко-Российской Церкви

Все христианские догматы даны в божественном откровении, доступном для всех ищущих познания истины Божией. Но с тех самых пор, как люди начали усвоять догматы, преподанные в откровении, эти истины стали неизбежно разнообразиться в понятиях разных лиц, как бывает это и со всякою истиною, которая становится достоянием людей; неизбежно должны были явиться разные мнения относительно догматов, даже искажения их. Чтобы предохранить верующих от заблуждений в деле веры и показать, чему именно они должны веровать на основании откровения, церковь предлагала им с самого начала образцы веры и исповедания, которые служили выражением голоса Вселенской Церкви и, заключая в себе несомненную христианскую истину, были обязательны для каждого верующего.

Все содержимые православною восточною церковью изложения веры — краткие и обширные — можно разделить на два рода: I) на изложения, принятые ею от древней Вселенской Церкви, непогрешимой, и потому имеющие достоинство безотносительное и II) изложения ее собственные, явившиеся в последующее время, или т. н. символические книги, имеющие свое достоинство уже от согласия с первыми, как и сама она имеет свою важность от согласия с древней Вселенской Церковью.

I. К изложениям первого рода принадлежат:

1) Вероизложения, составленные на Первом и Втором Вселенских Соборах. На первом Вселенском Соборе (в Никее 325 г.) составлено было вероизложение, известное под именем «символа 318 отцев», или просто — Никейского символа. Второй Вселенский Собор (в Константинополе 381 г.), подтвердив никейское исповедание веры (II Вс. Соб. 1 пр.), оставив и самый текст Никейского символа в общем неприкосновенным, сделал в нем некоторые частные изменения и исправления и дополнил его изложением учения ο Святом Духе и другими членами, встречавшимися в каждом крещальном вероизложении, какие тогда употреблялись во всех поместных церквах. Составленный на этом соборе символ, известный под именем «символа 150 отцев», или просто — Константинопольского, получил в церкви значение символа вселенского, — непреложного образца веры для всего христианского мира и на все времена. Он принимается всеми христианскими исповеданиями, несмотря на все разнообразие их вероучения. Этот же символ — символ Константинопольский, называемый по имени и обоих первых Вселенских Соборов, т. е. Никео-Константинопольским, заменил, собой все прежние символы частных церквей, употреблявшиеся в первые три века и легшие в его основу [10].

2. Догматические определения последующих Вселенских Соборов, напр., догмат IV Вселенского Собора ο двух естествах, VI-го — ο двух волях и действиях в И. Христе, и вообще постановления всех Вселенских Соборов, поскольку они касаются христианского вероучения.

3. Догматическое учение, встречающееся в Правилах св. апостол, св. отцев (двенадцати) и поместных соборов: Анкирского (ок. 314 г.), Неокесарийского (между 314–319 г.), Гангрского (между 361–370 г.), Антиохийского (341 г.), Лаодикийского (ок. 363–364 г.), Сардикийского (347 г.), Карфагенского (419 г.), Константинопольского (394 г.) и Карфагенского при Киприане (ок. 256 г.), ибо правила этих девяти Соборов были рассмотрены и приняты на VI Всел. Соборе (2 прав.) и Седьмом (1 пр.), а также в принятых церковью правилах двух Константинопольских Соборов, бывших при патр. Фотии, именно — т. н. Двукратном (861 г.), бывшем в храме св. Апостолов, и Соборе, бывшем в храме св. Софии (879–80 г.).

4. Символ веры св. Григория чудотворца, епископа Неокесарийского (III в.), написанный им по особенному откровению Божию и заключающий в себе самое определенное и точное учение ο лицах Св. Троицы. Этот символ, кроме того, что пользовался особенным уважением Неокесарийской Церкви, и Вселенскою Церковью был одобрен за VI Вселенск. Соборе (2-м прав.).

5. Символ св. Афанасия Александрийского (Quicunque). В нем, можно сказать, с классической ясностью, определенностью и отчетливостью излагается учение ο различии и единосущии трех лиц в Божестве, а также об образе соединения двух естеств в И. Христе. Но он не принадлежит ни св. Афанасию, ни его веку. Содержание его, направленное против лжеучений несторианского и монофизитского (во второй половине символа), указывает на возможность появления его не ранее V-го века.

II. Кроме указанных вселенских вероизложений, имеющих безусловное значение для познания христианской истины, в церкви издавна вошли в употребление частные вероизложения, принимавшиеся в той или другой поместной Церкви. Особенное значение частные вероизложения получили со времени отпадения от Восточной Церкви Западной (Римской) и выделения из этой последней различных протестантских обществ и сект. Каждое из обособившихся христианских обществ по тем или другим побуждениям начало составлять более или менее пространные изложения своей веры, в которых вместе с общехристианскими истинами веры обыкновенно особенно пространно раскрывались положения веры, принимаемые только данным обществом, и которые вместе со вселенскими вероизложениями (поскольку они принимались обществом) составляли символические книги (libri symbolici) его. Значение символических книг в каждом из имеющих их христианском религиозном обществе таково: каждый член или желающий быть членом общества обязуется содержать религиозное учение, заключающееся в символических книгах этого общества.

Частные изложения веры или символические книги в Восточной Греко-Российской церкви суть следующие:

1. Православное исповедание кафолической и апостольской Церкви Восточной. Составлено оно было киевским митрополитом Петром Могилой или по его благословению и при его участии. Рассмотренное и принятое сначала на Соборах Киевском (1640 г.) и Ясском (1643 г.), а затем одобренное и всеми четырьмя восточными патриархами, оно единодушно принято было всей Греческой Церковью, как «исповедание правое и чистое, не имеющее в себе ни малейшей примеси от новизн каких- нибудь других исповеданий». Для Русской Церкви оно одобрено и утверждено патриархами Иоакимом (в 1685 г.) и Адрианом (в 1696 г.) и затем всероссийским Синодом. Составлено «Исповедание» главным образом для охранения чистоты православия от мнений р.-католических и потому в нем заметен полемический элемент. Форма изложения — вопросо-ответная.

2. Исповедание православной веры Восточной Церкви, составленное патриархом иерусалимским Досифеем, рассмотренное и признанное выражением истинной православной веры на соборе иерусалимском в 1672 г. Соответствие истинной вере, чистота этого изложения, были засвидетельствованы всеми восточными патриархами и другими многочисленными архипастырями Греко-Восточной Церкви, когда они послали его от себя в 1723 году великокобританским христианам, как истинное изложение православной веры. В то же время первосвятители восточные послали его русскому Св. Синоду вместе с своими грамотами об утверждении его. Принятое нашим Св. Синодом, как точное изложение православной веры, это изложение позднее (в 1838 г.), было издано Св. Синодом на русском языке под сохраняющимся и в настоящее время у нас заглавием: «Послание патриархов православно-кафолической церкви ο православной вере». Послание отличается полемическим характером (против протестантов); содержащееся в нем учение православной веры изложено в 18-ти членах.

3. Пространный христианский катихизис православной кафолической Восточной Церкви Филарета, митр. московского. В нем дается положительное, точное, отчетливое и сжатое, вместе с ясностью и удобопонятностью, по вопросам и ответам, изложение православного учения. По тщательном рассмотрении, катихизис этот получил одобрение Св. Синода. Символическое значение он имеет только в русской православной церкви.

Примечание. Выражение учения православной церкви и отличительных его особенностей можно находить и в некоторых особенных исповеданиях, составленных и содержимых церковью в богослужебных книгах для частных случаев. Таковы: 1) Чин исповедания и обещания архиерейского, представляющий собой образец краткого, но точного и обстоятельного вероизложения; 2) Догматические вопросы, предлагаемые приходящим к единой, святой, соборной и апостольской церкви от жидов и от сарацын (т. е. магометан); 3) Исповедание веры, произносимое обращающимися к православной церкви из других христианских исповеданий, и 4) Формула отлучения от церкви из 12 членов, произносимых в неделю православия.

 

§ 8. Р.-католические и протестантские вероизложения и символические книги

Западные христианские исповедания содержат частью унаследованные от древне-Вселенской Церкви вероизложения, частью имеют каждое свои собственные, т. е. т. н. символические книги.

I. К первым принадлежат символы: Апостольский, Никео-Цареградский и Афанасиев. Эти символы содержатся как р.-католической церковью, так и всеми протестантскими исповеданиями.

Апостольский символ. Так называется этот символ не в том смысле, что он составлен самими апостолами, хотя такое предание и держалось долгое время в Римской Церкви, a в том же, в каком имеют апостольское происхождение и все другие формы символов частных церквей, представляющие собой в несколько более пространном изложении одно и тоже правило одной и той же проповеданной апостолами веры в Отца и Сына и Святого Духа. «Нет у нас и не знаем мы никакого апостольского символа», т. е. составленного апостолами, говорил на Флорентийском Соборе (1489 г.) Марк, митр. Ефесский. Среди западных христиан этот символ пользуется особенным уважением. Вероисповедных особенностей он не содержит.

Символы Никео-Цареградский и т. н. Афанасиевский содержатся с появившейся в обоих символах в позднейшее время вставкой учения об исхождении Св. Духа «и от Сына» (Filioque). Протестантством символы с этою вставкою унаследованы от р.-католической церкви.

II. Особенности, отличающие каждое из западных исповеданий от других исповеданий, излагаются в символических книгах этих исповеданий. Каждое из них имеет свои особенные символические книги.

1. Символические книги р.-католической церкви суть следующие:

а) Canones et decreta concilii tridentini, т. е. определения Тридентского Собора (1545–1563 г.), выраженные частью в форме декретов, частью в форме канонов; в декретах более или менее пространно излагается положительное учение Римской Церкви, в канонах анафематствуются противокатолические учения, особенно протестантское. Тридентский Собор признается в Римской Церкви Вселенским (по счету XX-м) и его постановлениям усвояется особенно важное значение. На этом Соборе (в 25 заседаниях) Римская Церковь пересмотрела и определила почти всю систему своего вероучения, противопоставив свое исповедание распространявшемуся протестантству. Ввиду возникавших на соборе между богословами Римской Церкви споров по вопросам вероучения, многие определения собора выражены намеренно недостаточно определенно и отчетливо. Кроме догматических декретов, на Соборе были составлены еще т. н. «decreta de reformatione», которые касались, главным образом, церковного порядка и церковной дисциплины.

б) Confessio fidei tridentini. Это «Исповедание» обязано своим происхождением желанию Римской Церкви охранить чистоту вероучения у представителей церкви и вообще у церкви учащей. Ha Тридентском Соборе (14 засед.) была выражена мысль ο необходимости иметь краткое исповедание веры, которое обязательно произносилось бы в известных случаях. Для удовлетворения этой надобности при папе Пие IV комиссией из ученых богословов было составлено «Исповедание Тридентской веры». Оно содержит в себе сперва Никео-Цареградский символ, потом, в XI членах, краткое извлечение из Тридентских определений относительно спорных между р.-католиками и протестантами положений, с присоединением в конце обязательства принимать «и все прочее, св. канонами и Вселенскими Соборами, а особенно священным Тридентским Собором преданное, определенное и провозглашенное». На Ватиканском Соборе, исповедавшем свою веру по этому «Professio», в него было внесено еще признание Ватиканского Собора и его определений, «особенно ο примате и непогрешимом учительстве римского первосвященника». В практике Римской Церкви Professio имеет широкое применение: все поступающие на церковные должности, все университеты и их магистры и доктора, все обращающиеся к Римской Церкви из еретических обществ, главным же образом из протестантства, должны произносить, как присягу, и подписывать Professio» [11].

в) Catechismus romanus. Составлен он также по поручению Тридентского Собора, в целях удовлетворения потребности в руководстве для наставления вере мирян. Над составлением его трудилась при папе Пие IV комиссия ученых богословов своего времени. После тщательного просмотра и исправлений в новой комиссии и одобрения папою Пием V, катихизис был издан в 1566 г. Составлен катихизис применительно к определениям Тридентского Собора, но некоторые положения излагаются в нем полнее, чем в определениях Тридентских, и, кроме того, он содержит некоторые учения, которые Собор опустил (напр., об объеме папской власти, ο «limbus patrum»).

г) Decreta concilu vaticani. Ha Ватиканском Соборе (1869–1870 г.), признаваемом на западе Вселенским (по счету — ХХІІ-м), получила свое завершение папистическая система: Собор объявил догматом веры, что римский первосвященник обладает даром непогрешимости, когда учит ο вере и нравственности ex cathedra. Вследствие этого принадлежит значение непогрешимых не только будущим определениям ex cathedra, но и изданным папами в прошедшее время и, таким образом, папские определения также являются источником р.-католического учения. По своей внешней форме эти определения или грамоты (litterae apostolicae) разделяются на буллы и бреве.

Декреты Соборов Тридентского и Ватиканского принадлежат к самым важным источникам для р.-католического учения. Но такими же источниками являются определения и всех других Вселенских Соборов, признаваемых Римской Церковью, хотя в них менее догматического содержания. Таких Соборов признается Римской Церковью до пятнадцати бывших после VII-го Вселенского Собора (между ними, кроме упомянутых, Лионский и Флорентийский), а со Вселенскими — даже более двадцати соборов.

К второстепенным источникам р.-католического учения относятся богослужебные книги этой церкви.

2. Лютеранство своими символическими книгами признает следующие:

а) Аугсбургское исповедание (Contessio augustana). Coставителем этого исповедания был Меланхтон. Оно было представлено лютеранами на Аугсбургский сейм, созванный императором Карлом V (в 1530 г.), почему и получило название «Аугбургского» («Augusta» есть прежнее латинское название Аугсбурга). Целью исповедания было показать, что лютеранское учение не содержит ничего противного Писанию и учению Вселенской Церкви. В первой его части излагаются основные положения лютеранского вероучения (1–21 чл.), во второй (22–28 чл.) опровергаются главнейшие вероисповедные особенности латинства.

б) Апология Аугсбургского исповедания (Apologia confessionis augustanae). Р.-католические богословы, бывшие на Аугсбургском сейме, написали опровержение («Confutatio confessionis augustanae»), представленного лютеранами изложения своего вероучения в «Аугсбургском исповедании», в защиту которого Меланхтоном и была написана «Апология» этого исповедания. В ней (в XIV гл.) последовательно разбираются р.-католические возражения и защищается лютеранское вероучение.

в) Шмалькальденские члены (Arttculi smalcaldici). «Члены» эти были составлены Лютером, и, представленные на сейм в Шмалькальдене (в 1537 г.), здесь, по рассмотрении, были подписаны собравшимися немецкими богословами. Ο предметах веры в них говорится согласно с «Аугсб. исповеданием» и в противоположении католицизму, но часто в резких и даже грубых выражениях, в особенности ο папстве.

г) Большой и малый катихизисы Лютера. Оба эти катихизиса содержат объяснение десяти заповедей, Символа веры (Апостольского) и молитвы Господней, учение ο таинствах крещения, исповедания грехов и евхаристии, с присоединением молитв на разные случаи. Малый катихизис назначен для народа и начальных школ, а большой для народных учителей и проповедников.

д) Формула согласия (Formula concordiae). В лютеранстве почти с самого начала его возникновения появились разделения и споры, разные секты, наконец выделились в особое вероисповедание последователи Цвингли и Кальвина. Нужно было оградить лютеранство от чуждых заблуждений и для устранения внутренних несогласий свести все разнообразные воззрения по спорным вопросам к одной норме. Для этой цели и была составлена немецкими богословами «Формула согласия» (1580 г.), в которой разрешаются, главным образом, вопросы, возбуждавшие споры в среде лютеранства, и указываются особенности лютеранского вероучения от реформатского, анабаптистского и пр.

3. Вероучение другой отрасли протестантства — реформатства в основных положениях согласно с лютеранским, выраженным в символических книгах последнего. Отличительными от лютеранства и других христианских исповеданий особенностями реформатства являются, главным образом, учение ο безусловном предопределении и евхаристии. Наиболее подробно реформатское вероучение выражено в главнейшем сочинении Кальвина: «Наставления в христианской вере» (Institutiones religionis christianae). Извлечение из «Наставлений» образовало символическую книгу реформатства — «Женевский катихизис» (Catechismus ecclesiae Genevensis), составленный Кальвином с целью дать руководство «для воспитания детей в учении Христовом». Другими, довольно многочисленными реформатскими символическими вероизложениями, являются: «Тигуринское соглашение» (Consensus Tigurinus), или «Взаимное соглашение в деле таинств (особенно таинства причащения) предстоятелей Тигуринской (Цюрихской) церкви и И. Кальвина» (1549 г.). «Постановления Дортрехтского Сoбopa» (Canones synodi dordrechtanae) преимущественно по вопросу о предопределении (1618–1619 гг.), «Катихизисы» реформатов разных стран, из которых особенно широко распространен в переводах на национальные языки (голландский, чешский, польский, французский и другие) «Пфальцкий или Гейдельбергский катихизис» («Catechisis Palatina sive Heidelbergensis»), и, наконец, «Исповедания» реформатов тех стран, где реформатство распространилось [12].

4. Отличительные особенности англиканской епископальной церкви выражены в вероизложении, получившем свою окончательную форму (после пересмотров и исправлений в разное время) и изданном при королеве Елизавете (в 1572 г.) под именем «XXXIX членов» веры церкви англиканской. Они сохраняют силу до настоящего времени. Содержащееся в них учение представляет собой, вместе с изложением общехристианских верований, смесь лютеранства, реформатства и некоторых остатков католицизма. Многие положения изложены в них буквально словами членов «Аугсбургского исповедания». Вообще же изложению англиканской веры в «Членах» во многих случаях недостает должной ясности и определенности, при явном, однако, преобладании в них общепротестантских начал. Восполнением изложенного в них учения служит «Книга общественных молитв» (The Book of Common Prayer) с чином поставления епископов, пресвитеров и диаконов (последняя исправленная ее редакция 1662 г.). Всеми епископальными англиканами также принят «Церковный катихизис» (Church Catechism).

 

§ 9. Задача науки ο догматах. Отношение разума к истинам откровения.

I. Задача Догматического Богословия, как науки, определяется самим понятием ο догматах, как ее предмете. Так как догматы веры все даны в откровении, определены и изъяснены Вселенской Церковью, то Догматическое Богословие не может иметь задачей прогрессивное открытие новых истин, что возможно, напр., в науках опытных или исторических. Оно должно не более, как только преподать именно те догматы, какие содержит, на основании откровения, церковь, преподать все, какие она содержит, ничего не убавляя и не прибавляя к тому, что ею исповедуется, преподать точно так, как их содержит церковь, и, наконец, преподать в строгой системе, т. е. изложить их со строгой последовательностью, возможной полнотой, ясностью и основательностью. Точное выполнение первых требований и сообщает Догматическому Богословию характер богословия строго православного, а последнего — делает его наукой, что (т. е. научность) отличает его от катихизиса, где предлагаются те же догматы, но лишь в общих и кратких чертах, как «первоначальное учение ο православной вере христианской, всякому христианину потребное». По отношению же к каждому догмату в отдельности оно должно показать положение его в общей системе христианского вероучения, раскрыть внутреннюю его сущность, как она понимается и преподается на основании Св. Писания церковью, указать основания, на которых оно утверждается, отношение его к современным научным понятиям и воззрениям, вводить в уразумение того, каким потребностям и запросам человеческого духа отвечают те или другие догматические истины, какие разъясняют тайны бытия и жизни и пр., с целью, насколько возможно, способствовать разумному и жизненному усвоению догматов. Так как точнейшее уразумение некоторых догматов и церковных определений ο них возможно лишь в связи с возникавшими относительно их заблуждениями и ересями, то по отношению к таким догматам Догматическое Богословие, не ограничиваясь уяснением откровенного ο них учения по духу православной церкви, должно представлять и историю их раскрытия церковью. Существование же и в настоящее время в понимании некоторых догматов веры различий между христианскими исповеданиями и прямо противохристианских учений, равно высказываемые нередко по поводу догматов недоумения и возражения, делают необходимым, кроме выполнения указанных положительных задач, иметь в виду и цели апологетические и полемические. Для ограждения православной истины в сознании членов православной церкви оно должно в известных случаях делать сопоставления православной истины с неправославной, с целью показать неправоту последней, защищать христианскую истину от неверия и вообще давать ответ «духу сомнений и слововопрошений».

II. Сообразны с особенностями предмета и задачи науки ο догматах и характер научной деятельности разума в области этой науки и самое положение разума в Догматике и вообще христианском богословии. В раскрытии догматов веры он должен основываться на божественном откровении, данном в Св. Писании и Св. Предании, и руководствоваться составленными церковью образцами и исповеданиями ее веры, как выражением кафолического и, следовательно, непогрешимого ее голоса. Но он не может быть ни источным началом догматов, так что из него одного выводить и на нем одном утверждать их: ни руководительным началом, тем менее верховным судьей истин, почерпаемых из откровения, так чтобы приводить или приспособлять их к его началам. Все это было бы несообразным ни с его ограниченностью, а особенно с его поврежденностью в настоящем состоянии, ни с достоинством и целью откровения; откровение, как произведение бесконечного разума Божия, выше разума человеческого, и дано людям не для того. чтобы удовлетворять притязанием разума и подлежать его суду, а чтобы пленять его самого в послушание Христово (2 Кор 10, 5) и доставить ему необходимую помощь. К откровению он должен находиться, следовательно, в подчиненном и служебном отношении. И в таком его положении для него нет ничего ни унизительного, ни стесняющего его свободу и самостоятельность: нет ничего унизительного, ибо разум существа конечного в этом случае подчиняется разуму божественному, имеющему право на полное доверие к себе; нет ничего и стесняющего его самостоятельность и свободу, ибо положение его в этом случае не есть чисто рабское и страдательное, так как для усвоения истин веры требуется его свободное к ним отношение, самые же истины откровения не могут заключать в себе идей, не воспринимаемых разумом, как противных ему. С этой стороны отношение разума к вере можно сравнить с отношением воли к нравственному закону. Откровение стесняет собственно не свободу разума, а вольность его.

Само собой понятно, что этим не исключается уместность пользования при раскрытии догматов и всем тем, что дает разум и светская наука (напр., философия, история, естествознание и др.) для доказательства и пояснения истин веры. По свидетельству истории, церковь, в лице отцов и учителей, никогда не чуждалась развивающейся подле нее светской науки; напротив, отражая то, что в ней было противного христианской истине, охотно пользовалась всем, что было ей родственного в ней. Обладание светской ученостью древними учителями признавалось не только полезным, но даже необходимым для христианского богослова [13]. Сами они для доказательства или пояснения истин веры обращались и к помощи диалектики, философии, истории, естествознанию и другим наукам. В известных случаях даже необходимо всем этим пользоваться, особенно при опровержении заблуждений и возражений неверия, старающегося в новейшее время опираться на данные философских и опытных наук, каковые (возражения и недоумения) потому и опровергаемы могут быть лишь при пособии разума и данных тех же наук.

 

§ 10. Разделение Догматики.

Догматы веры содержат в себе: одни — учение ο Боге в Самом Себе, другие — учение ο Боге в Его внешней деятельности — в отношении к миру и особенно к человеку. Отсюда сами собой определяются две главные части Догматического Богословия: I) учение ο Боге в Самом Себе и II) учение ο Боге в Его отношении к миру и человеку, или ο делах Божиих в отношении к тварям.

Догматы ο Боге в Самом Себе содержат учение ο том, что Бог един по существу и троичен в лицах. В догматах же об отношении Бога к тварям: в одних содержится учение ο Боге, как «Творце небу и земли, видимым же всем и невидимым», в других — учение ο Боге, как «Вседержителе» или Промыслителе, в третьих — учение ο Боге, как Судии и Мздовоздаятеле (иначе, — как Выполнителе Своих определений ο мире, имеющем привести его к определенному Им для него назначению). По отношению к человеку в частности в догматах этого рода Бог изображается имеющим не только такое же общее отношение, какое Он имеет, как Творец и Промыслитель, ко всем прочим существам мира, но и отношение особенное, сущность которого обозначается и в Св. Писании (Еф 3, 9 по подл. тексту) и у отцов церкви (при употреблении в тесном смысле) словом οικονομία — таинство искупления, домостроительство. Особенными действиями Бога в отношении к роду человеческому являются именно все действия Его, как Совершителя нашего спасения — воплощение Сына Божия, искупление, освящение благодатью Св. Духа, и имеющие совершиться при кончине мира.

Отсюда все содержание Догматического Богословия, — в разделении его на части и главнейшие отделы, — можно представить в такой системе:

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

О Боге в Самом Себе.

Частные отделы:

Ι. Ο Боге едином по существу.
II. Ο Боге троичном в лицах.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

О Боге в отношениях Его к тварям.

Частные отделы:

Ι. Ο Боге, как Творце всего видимого и невидимого.
II. Ο Боге, как Промыслителе мира.
III. Ο Боге Спасителе и особенном отношении Его к роду человеческому (о воплощении Сына Божия, искуплении и освящении благодатью Св. Духа).
IV. Ο Боге, как Судии и Мздовоздаятеле (эсхатология).